И даже небо было нашим - Паоло Джордано

от вредителей, книгу? – спросила я. – Зачем, если вы мне не доверяли?

– Берн настоял на этом. У него был такой несчастный вид, когда он сидел за компьютером; он беспокоился о тебе. Средство от паразитов, разумеется, нашел Данко. Это был один из тех редких случаев, когда он сел за клавиатуру и принял участие в наших делах. К тому времени он уже почти не разговаривал с нами. По ночам его мучили кошмары либо он не спал вообще. Я попросила Немца принести нам снотворное и иногда, измельчив таблетки, подсыпала их ему в кофе. Теперь мне стыдно об этом вспоминать, но я делала это ради него. Боялась, что он сойдет с ума.

– Значит, Даниэле знал, где вы. Все время знал. – Эта мысль не давала мне покоя.

– Только приблизительно. Сообщать ему точные координаты было слишком рискованно.

– А знал он, что вы собираетесь захватить яхту Де Бартоломео? Потому что вы с Берном тоже там были. Ведь это очевидно, что вы были там.

– Затея с яхтой с самого начала была ошибкой, – продолжала Джулиана. Сейчас она говорила медленнее, почти нараспев. – Мы уже стали плохо соображать. Все эти месяцы безвылазного сидения в гараже, и всегда втроем. Данко и Берн старались не смотреть друг другу в лицо. У нас было отчаянное желание что-то сделать, тем более что теперь у нас имелись чистые документы, новые, незапятнанные имена. Даниэле послал нам фотографии парка в «Замке сарацинов», вернее, того, что когда-то было парком. Вывороченные пни вместо вековых деревьев. Не знаю, как тебе это объяснить, но, когда мы сидели там, взаперти, и разглядывали эти фотографии, происходящее казалось еще страшнее. «Мы тут сидим и жиреем, пока они все уничтожают», – говорил Берн. В первые недели, по крайней мере, о нас еще говорили, на нас шла охота, мы чувствовали, что вокруг нас происходит какое-то неслышное движение. Но с приходом осени этот застой стал невыносимым. Тишина в гараже, тишина снаружи и эти фотографии. А мы сидим тут и жиреем. Мы сами не заметили, как у нас начал созревать план.

– Сами не заметили? – ехидно произнесла я: надо было хоть как-то ответить на сарказм, который она щедро расточала в мой адрес в эти часы.

– Я уже говорила: мы были немного не в себе. Видела бы ты, что мы там ели. Одни консервы, к тому же еще и холодные. А у Немца было странное пристрастие к азиатской еде быстрого приготовления – а может, это была инициатива его помощников, ведь это они приносили нам еду. Мне казалось, она стала для меня медленно действующим ядом, и, наверное, так оно и было.

Джулиана вздохнула, как будто уже не раз повторяла эту историю и ей это надоело.

– Короче, я взломала компьютер Наччи. Так же, как компьютер Даниэле и твой. Пароль там оказался настолько примитивный, что я расхохоталась, когда мне удалось угадать его уже с пятой или шестой попытки. Я обнаружила там всевозможные гадости. А главное, нашла доказательство того, что мы были правы насчет поля для гольфа и всего остального, и если бы нас тогда послушали, ничего бы не случилось. Ничего.

– О чем ты на самом деле сожалеешь? – Ее словоохотливость почему-то разозлила меня больше, чем все остальное. – Тебе жалко Николу, которого убили? Или человека, который был ранен? Тебе жалко оливы? Или только саму себя?

Впервые в ее взгляде промелькнула неуверенность.

– Оливы были важнее всего, – прошептала она.

– Оливы? По-твоему, оливы были важнее человека, которого убили?

– Так я думала тогда. Мы все тогда так думали. Наверное. Возможно, мы ошибались.

Да, вы ошиблись, и как еще ошиблись. Но вслух я этого не сказала.

Когда мне было двадцать лет, мы с Николой переписывались, он писал мне из Бари, я отвечала из Турина, но в этих письмах мы так и не сумели сказать самого главного – что он влюблен в меня, а я в него – нет. Но я и этого не сказала Джулиане. Только проговорила осуждающим тоном:

– У вас были пистолеты.

– В тех местах Сети, куда нам помог проникнуть Немец, можно достать все.

– И что дальше?

– Я только хочу сказать, что достать пистолеты было легко. Легче, чем можно себе представить. А Данко… В тот момент он не возражал. Совсем. Как будто этот план полностью его устраивал. Вернуться на юг, несмотря на огромный риск, с оружием, – такая перспектива его не пугала. Он тогда уже решил сдаться, но мы об этом не догадывались. Я в жизни не встречала другого такого притворщика. Казалось, именно этот план разбудил его, вернул ему веру в себя.

– А Немец?

– Он был не в курсе. Берн решил ничего ему не говорить. Даже о том, что мы уезжаем. Они оба были такие странные. После той первой встречи, когда они обнялись, они больше не подходили друг к другу. Никто бы не подумал, что это отец и сын. Накануне отъезда я гуляла с Немцем по берегу Неккара. Он долго говорил о Берне, рассказывал, как ему не хватало сына после того, как они год провели вместе. Я спросила, почему он решил излить мне душу, а он ответил, что просто вдруг ощутил такую потребность. Но, думаю, он предчувствовал, что этой ночью мы уедем и он никогда больше не увидит сына.

Джулиана расчувствовалась. У нее на глазах выступили слезы. Когда она замолкла, то, похоже, ее удивило, что я все еще здесь. Глядя на нее, захваченную воспоминанием о незначительном событии, которое касалось даже не ее, а Берна и его отца, я кое-что поняла. Не то, как человек может совершить нечто, прежде казавшееся ему непостижимым, даже немыслимым, а то, как можно поймать порхающий в воздухе комочек пыльцы, если долго следить за ним взглядом, даже не догадываясць, что это такое. Я поняла то, что давно уже знала, но не хотела принимать. То, что знала с той самой минуты, когда всматривалась в группу встречающих в аэропорту, надеясь увидеть среди них Берна, а вместо него увидела Джулиану.

– Зачем ты так коротко остригла волосы? – спросила я.

И снова этот жест, который со вчерашнего вечера Джулиана повторяла уже много раз: она дотронулась до своей макушки, словно искала отсутствующую шевелюру.

– Не знаю.

– Чтобы тебя не узнали?

– Нет, – ответила она, но тут же добавила: – Может быть. Я подумала… Ему так больше нравилось.

– Берну так больше нравилось? Да?

Я знала это задолго до того, как приземлиться на этом далеком, холодном острове. Нескрываемая враждебность, с которой Джулиана встретила меня тогда на ферме и которая со